Ты знаешь, кто я? Я - твой друг.
Многовековая история литературы (и вообще художественного искусства) породила множество более или менее явных архетипов героев, встречающихся всё в новых и новых произведениях и при всех отличиях во многом схожих друг с другом. Народные сказания и авторский вымысел порождают Робина Гуда, Зорро, Питера Блада и множество иных воплощений такого персонажа. Не столь известной, пожалуй, но весьма яркой вариацией на эту тему стал вышедший в 1970-х годах роман грузинского писателя Чабуа Амирэджиби (умершего всего лишь около трёх месяцев назад, к слову), действие которого происходит в Грузии в конце XIX - начале ХХ веков.

Признаюсь, имя Даты Туташхиа я впервые встретил в одном из бесчисленных ныне попаданческих романов, где тот стал одним из действующих лиц. Со временем подошло время и для моего знакомства с первоисточником. Дата - сирота, выросший в семье своего дяди, ещё юношей в результате довольно нелепой дуэли с армейским офицером вынужден был бежать из дома и стать "абрагом" - собственно, разбойником, вне власти и закона, никому не подчиняющимся. Весь роман представляет собой жизнеописание Даты Туташхиа с того самого момента и до смерти, изложенное в виде рассказов самых разных людей, в те или иные моменты своей жизни сталкивавшихся со знаменитым грабителем. Связывают эти рассказы между собой заметки графа Сегеди, начальника жандармерии, многие годы следившего за Датой. В этом ему помогал двоюродный брат Даты - Мушни Зарандиа, мало чем отличавшийся от родственника, но посвятивший себя полицейской службе.

При первом упоминании Мушни в тексте книги я, сознаюсь, ожидал достаточно стереотипного развития событий - один брат добрый и благородный, но вне закона, второй хитрый и подлый, пользующийся родственными связями в служебных целях. Но очень быстро мои ожидания развеялись, а брови стали удивлённо подниматься всё выше. Мушни Зарандиа столь же честен и прям, при этом искренне служит Российской империи, противодействуя любым выступлениям - согласитесь, совсем нетипично для "жандарма", как их обычно изображали в советской литературе. Удивляться приходилось мне впоследствии ещё не раз. Так, автор глазами своего героя весьма скептически описывает революционные движения тех времён, показывая их участников обычными грабителями, стремящимися к личному обогащению. Не раз приходилось трясти головой и перепроверять годы выхода книги. А ведь роман не просто был напечатан, но ещё и экранизирован... В последний раз меня так удивляли книги Игоря Болгарина о разведчике Павле Кольцове (том самом, который "Адъютант его превосходительства) - так тамошние образы и рассуждения о Гражданской войне контрастировали с официальной точкой зрения. Но большая часть серии о Кольцове вышла всё же в постсоветское время, а вот с романом Амирэджиби история другая. Есть, правда, сильное подозрение, что появиться-таки на свет книге помогли встречающиеся примерно в последней её трети панегирики марксизму, но построены они так топорно и безыскусно, что... даже и не знаю, что.

Мушни Зарандиа - одна из главных удач романа, но брата он всё же не затмевает. При этом их образы роднит помимо всего прочего ещё и тот факт, что ни тому, ни другому автор не даёт высказаться от собственного лица, мы всегда видим их глазами других людей, и что бы Мушни или Дата ни говорили, они говорят это не читателю, а тем, другим. Тем не менее, со временем их образы и истории становятся цельными и объёмными, хотя история Даты оказывается ведущей, а Мушни - ведомой. Рассказы разных людей нанизываются на единую нить друг за другом, не сливаясь, но дополняя друг друга, нередко оказываясь ярчайшими искрами и сами по себе, но в конце концов в полной мере освещая фигуру Даты Туташхиа. Мы видим, какие события и каким образом заставляют его действовать, как он начинает творить добро и прекращает это делать, убеждаясь, что добрые поступки влекут за собой злые и жестокие последствия, и весь его дальнейший путь.

Не меньшее значение при написании романа автор придавал, думаю, и изображению Грузии как таковой. Книга буквально пропитана совершенно искренним чувством гордости писателя за свою родину, и если он при этом слегка идеализирует её жителей, её обычаи, её дух, то кто его осудит?